Неточные совпадения
Этот парень все более не нравился Самгину, весь не нравился. Можно было думать, что он рисуется своей грубостью и желает быть неприятным. Каждый раз, когда он начинал
рассказывать о своей анекдотической жизни, Клим, послушав его две-три минуты, демонстративно уходил. Лидия написала отцу, что она из Крыма проедет в Москву и что снова решила поступить в театральную школу. А во втором, коротеньком
письме Климу она сообщила, что Алина, порвав с Лютовым, выходит замуж за Туробоева.
Затем… затем я, конечно, не мог, при маме, коснуться до главного пункта, то есть до встречи с нею и всего прочего, а главное, до ее вчерашнего
письма к нему, и
о нравственном «воскресении» его после
письма; а это-то и было главным, так что все его вчерашние чувства, которыми я думал так обрадовать маму, естественно, остались непонятными, хотя, конечно, не по моей вине, потому что я все, что можно было
рассказать,
рассказал прекрасно.
— Я
рассказал вам все, что сам знаю, — закончил Привалов. — Веревкин, по всей вероятности, послал мне подробное
письмо о всем случившемся, но я до сих пор ничего не получал от него. Вероятно,
письмо потерялось…
В 1860 один турист,
рассказывая мне
о своем знакомстве с восьмидесятилетним Карлом Ивановичем, показал его
письмо.
Мне нравилась наивная девушка, которая за себя постоять умела, и не знаю, как это случилось, но ей первой
рассказал я
о моей любви, ей переводил
письма.
Он до того разлюбезничался, что
рассказал мне все свои семейные дела, даже семилетнюю болезнь жены. После завтрака он с гордым удовольствием взял с вазы, стоявшей на столе,
письмо и дал мне прочесть «стихотворение» его сына, удостоенное публичного чтения на экзамене в кадетском корпусе. Одолжив меня такими знаками несомненного доверия, он ловко перешел к вопросу, косвенно поставленному,
о моем деле. На этот раз я долею удовлетворил городничего.
Последние известия из Иркутска у меня от 3 мая: М. Н. мне пишет обо всем, [М. Н. — Волконская; сохранились интересные
письма ее (22) к Пущину за 1839–1841, 1843 и 1847 гг. (РО, ф. 243); в
письмах — много для характеристики взаимоотношений Волконской и Пущина.]
рассказывает о посещении в Оёк, в именины Лизы была у них с детьми и хвалит новый дом Трубецких, который на этот раз, как видно из ее описания, не соображен по теории Ноева ковчега. Все там здоровы и проводят время часто вместе.
— Это все Митька, наш совестный судья, натворил: долез сначала до министров, тем нажаловался; потом этот молодой генерал, Абреев, что ли, к которому вы давали ему
письмо, свез его к какой-то важной барыне на раут. «Вот, говорит, вы тому, другому, третьему
расскажите о вашем деле…» Он всем и объяснил — и пошел трезвон по городу!.. Министр видит, что весь Петербург кричит, — нельзя ж подобного господина терпеть на службе, — и сделал доклад, что по дошедшим неблагоприятным отзывам уволить его…
Слава Благодетелю: еще двадцать минут! Но минуты — такие до смешного коротенькие, куцые — бегут, а мне нужно столько
рассказать ей — все, всего себя:
о письме О, и об ужасном вечере, когда я дал ей ребенка; и почему-то
о своих детских годах —
о математике Пляпе,
о и как я в первый раз был на празднике Единогласия и горько плакал, потому что у меня на юнифе — в такой день — оказалось чернильное пятно.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени —
о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно
рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько
писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
Адуев
рассказал ей содержание
письма, полученного им с повестью, и
о том, как они сожгли все.
Рассказал также Александров
о том, как написал обожаемой девушке шифрованное
письмо, лимонными чернилами с акростихом выдуманной тетки, и как Зиночка прислала ему очаровательный фотографический портрет, и как он терзался, томясь долгой разлукой и невозможностью свидания.
Княгиня Вера
рассказала также и
о сегодняшней посылке и даже почти дословно передала странное
письмо своего таинственного обожателя…
В среду, в которую Егор Егорыч должен был приехать в Английский клуб обедать, он поутру получил радостное
письмо от Сусанны Николаевны, которая писала, что на другой день после отъезда Егора Егорыча в Петербург к нему приезжал старик Углаков и
рассказывал, что когда генерал-губернатор узнал
о столь строгом решении участи Лябьева, то пришел в удивление и негодование и, вызвав к себе гражданского губернатора, намылил ему голову за то, что тот пропустил такой варварский приговор, и вместе с тем обещал ходатайствовать перед государем об уменьшении наказания несчастному Аркадию Михайлычу.
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я, по поводу вашей истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе, не дал даже синицы в руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это следующим образом: ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и,
рассказав ему
о вашем положении, в коем вы очутились после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ ваш по академии, и, как результат всего этого, сегодня получил от владыки
письмо, которое не угодно ли будет вам прочесть.
К счастию, все эти недоумения Лябьевых разрешила приехавшая к ним Аграфена Васильевна, продолжавшая по-прежнему жить в Москве с ребятишками в своем оригинальном доме (старичище, ее супруг, полгода тому назад помер). Лябьевы с первых же слов
рассказали Аграфене Васильевне
о визите и
о письме Янгуржеева.
— Благодарю, благодарю! — забормотал Егор Егорыч. — Сегодняшний день, ей-богу, для меня какой-то особенно счастливый! — продолжал он с навернувшимися на глазах слезами. — Поутру я получил
письмо от жены… — И Егор Егорыч
рассказал, что ему передала в
письме Сусанна Николаевна
о генерал-губернаторе.
И вдруг денщики
рассказали мне, что господа офицеры затеяли с маленькой закройщицей обидную и злую игру: они почти ежедневно, то один, то другой, передают ей записки, в которых пишут
о любви к ней,
о своих страданиях,
о ее красоте. Она отвечает им, просит оставить ее в покое, сожалеет, что причинила горе, просит бога, чтобы он помог им разлюбить ее. Получив такую записку, офицеры читают ее все вместе, смеются над женщиной и вместе же составляют
письмо к ней от лица кого-либо одного.
После свадьбы Варвара, с радости, стала выпивать, особенно часто с Грушиною. Раз, под хмельком, когда у нее сидела Преполовенская, Варвара проболталась
о письме. Всего не
рассказала, а намекнула довольно ясно. Хитрой Софье и того было довольно, — ее вдруг словно осенило. И как сразу не догадаться было! — мысленно пеняла она себе. По секрету
рассказала она про подделку
писем Вершиной, и от той пошло по всему городу.
Однажды он особенно ясно почувствовал её отдалённость от жизни, знакомой ему: сидел он в кухне, писал
письмо, Шакир сводил счёт товара, Наталья шила, а Маркуша на полу, у печки, строгал свои палочки и
рассказывал Борису
о человечьих долях.
— Ночью; а утром, чем свет, и
письмо отослал с Видоплясовым. Я, братец, все изобразил, на двух листах, все
рассказал, правдиво и откровенно, — словом, что я должен, то есть непременно должен, — понимаешь? — сделать предложение Настеньке. Я умолял его не разглашать
о свидании в саду и обращался ко всему благородству его души, чтоб помочь мне у маменьки. Я, брат, конечно, худо написал, но я написал от всего моего сердца и, так сказать, облил моими слезами…
Она просто, ясно, без всякого преувеличения, описала постоянную и горячую любовь Алексея Степаныча, давно известную всему городу (конечно, и Софье Николавне); с родственным участием говорила
о прекрасном характере, доброте и редкой скромности жениха; справедливо и точно
рассказала про его настоящее и будущее состояние;
рассказала правду про всё его семейство и не забыла прибавить, что вчера Алексей Степанович получил чрез
письмо полное согласие и благословение родителей искать руки достойнейшей и всеми уважаемой Софьи Николавны; что сам он от волнения, ожидания ответа родителей и несказанной любви занемог лихорадкой, но, не имея сил откладывать решение своей судьбы, просил ее, как родственницу и знакомую с Софьей Николавной даму, узнать: угодно ли, не противно ли будет ей, чтобы Алексей Степаныч сделал формальное предложение Николаю Федоровичу.
Часа два просидели и проболтали. Оказалось, что Бурлак его вызвал
письмом. Он
рассказал о нем А. А. Бренко, а та предложила выписать старика: дадим ему место контролера.
При воспоминании
о брате ей стало еще обиднее, еще более жаль себя. Она написала Тарасу длинное ликующее
письмо, в котором говорила
о своей любви к нему,
о своих надеждах на него, умоляя брата скорее приехать повидаться с отцом, она рисовала ему планы совместной жизни, уверяла Тараса, что отец — умница и может все понять,
рассказывала об его одиночестве, восхищалась его жизнеспособностью и жаловалась на его отношение к ней.
Когда г-же Петицкой принесли от княгини в подарок рояль, то она удивилась и даже немножко обиделась; но княгиня прислала ей при этом такое любезное и доброе
письмо, что она не в состоянии была отказаться принять подарок от нее, и с тех пор почти дружба связала обеих этих дам. Главное, г-жа Петицкая, несмотря на свой скромный и печальный вид, ужасно смешила княгиню,
рассказывая ей разные разности про останкинских господ и госпож.
О, она казалась княгине очень умною и ужасною насмешницей!
А теперь вот что, слушайте-ка: тогда было условие, что как только приедет он, так тотчас даст знать
о себе тем, что оставит мне
письмо в одном месте у одних моих знакомых, добрых и простых людей, которые ничего об этом не знают; или если нельзя будет написать ко мне
письма, затем, что в
письме не всегда все
расскажешь, то он в тот же день, как приедет, будет сюда ровно в десять часов, где мы и положили с ним встретиться.
Павел на этот раз почти не обратил никакого внимания на то, что застал губернского льва наедине с женою, он думал
о бедной Лизавете Васильевне, которая
рассказала ему, что Бахтиаров перестал к ним ездить и прислал к ней
письмо, которое она, против собственной своей воли, приняла и прочитала.
Рассказавши затем всю историю переворота и приведши вполне
письмо Петра, в котором он отрекается от престола, Екатерина переходит к объяснениям относительно ее собственных намерений и понятий
о власти, ею принятой. Вот заключение манифеста (Указы, стр. 22–23...
«Я
расскажу тебе, chere Claudine, один смешной и грустный случай: в прошлом
письме моем я тебе писала
о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь с ними почти каждый день; но теперь мы не видимся, и знаешь ли почему?
Ну,
о том, что я в офицерских чинах выкомаривал, не буду распространяться. Подробности
письмом. Скажу коротко: пил, буянил, писал векселя, танцевал кадриль в публичных домах, бил жидов, сидел на гауптвахте. Но одно скажу: вот вам честное мое благородное слово — в картах всегда бывал корректен. А выкинули меня все-таки из-за карт. Впрочем, настоящая-то причина была, пожалуй, и похуже. Эх, не следовало бы. Ну, да все едино —
расскажу.
Барыня эта, конечно, много и горячо будет всем
рассказывать о корыстолюбии наших врачей. И удивительно, с какою уверенностью в своей правоте распространяют свои рассказы подобные люди и с каким сочувствием встречает общество эти рассказы. В № 248 «Рижского вестника» за 1894 год было помещено
письмо в редакцию следующего содержания...
И много такого писал, зная, что знакомый его непременно
расскажет о том Меркулову, и полагая, что в Царицыне нет никакого Веденеева, никто из Питера коммерческих
писем не получает.
Слушатели пожелали знать в чем дело, и Жозеф
рассказал содержание
письма, кое-что утаив и кое-что прибавив, но все-таки не мог изменить дело настолько, чтоб и в его изложении весь поступок Подозерова перестал быть свидетельством заботливости
о Ларисе, и потому в утешение Жозефу никто не сказал ни одного слова, и он один без поддержки разъяснял, что это требование ничто иное как большое нахальство, удобное лишь с очень молодыми и неопытными людьми; но что он не таков, что у него, к несчастию, в подобных делах уже есть опытность, и он, зная что такое вексель, вперед ни за что никакого обязательства не подпишет, да и признает всякое обязательство на себя глупостью, потому что, во-первых, он имеет болезненные припадки, с которыми его нельзя посадить в долговую тюрьму, а во-вторых, это, по его выводу, было бы то же самое, что убить курицу, которая несет золотые яйца.
Печерников отнесся добродушно к тому, что я уехал. С тяжелым чувством я
рассказал ему
о письме, какое получил из дому. Он посмеивался.
Письмо было незапечатанное. Я пришел домой,
рассказал о предложении, прочел
письмо...
В первом часу ночи, когда мы уже были в постелях, к нам зашел старший Брук, помощник смотрителя. Только Шанцер сидел за столом и писал
письма. Часа полтора Брук
рассказывал Шанцеру
о сегодняшних беседах, и оба они хохотали, сдерживаясь, чтобы не разбудить Селюкова и Гречихина.
— Не утерпел я, сударь мой, получив от графа
письмо и послав ответ, не
рассказать о сем в собрании дворян. Нашлась среди них «переметная сума» — предводитель, сообщил
о рассказе моему графу, да еще с прикрасами. Получаю я недельки через две обратно мое
письмо и записку графа. Пишет он мне, да вот послушайте-ка, что он пишет...
«Милая моя Суворочка,
письмо твое получил, ты меня так утешила, что я, по обычаю своему, от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учил такому красному слогу. Как бы я, матушка, посмотрел теперь тебя в белом платье! Как это ты растешь? Как увидимся, не забудь
рассказать мне какую-нибудь приятную историю
о твоих великих мужах древности. Поклонись от меня сестрицам (монастыркам). Божье благословение с тобою».
Она
рассказала содержание
письма Зое Никитишне и,
рассказывая о доброте графини Аракчеевой, случайно посмотрела на Белоглазову.
Он
рассказал о найденном
письме у слуги Лихарева.
Прерывая свои слова рыданиями, она
рассказала им
о посланном ею Борису Ивановичу
письме, в котором она прощалась с ним навсегда и открыла ему, что она дочь Егора Никифорова.
Она весело расхохоталась и затем все время потешалась над своим мужем,
рассказывая о нем дрянной и неприличный вздор, после чего тотчас же начинала злословить дам, писавших ему литературные
письма, и называла их именами своего изобретения, как-то: «маркиза Дешкуранс», «баронесса Шлюхман» и «леди Кис-меквик» да две русские помещицы «Обнимайкина и Целовалкина», которых она «всех презирала», а сводила она все это к тому, что «все они дуры и муж ее смешон и решительно ни на что не годен, особливо vis-а-vis d'une femme».
Ростов, не садясь, тотчас же с раздражением — как будто Борис был в чем-нибудь виноват перед ним — начал ему
рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить
о Денисове через своего генерала у государя и через него передать
письмо.